Не сталкер.

Било озноб поздно ночами длинными,
Таскала дрожь по аномальным пустырям,
Тоска душила вечерами стылыми,
Пугая отдать на растерзанье упырям.
Смерть извивалась телесами,
Страша, что не вернёт живым домой.
Бродил сгоревшими лесами.
А где-то рядом был спаситель мой.

Как я попал сюда из райских кущ,
Из уютной жизни в креслах,
Где я любим был всеми и могуч?
Как в начале века Тесла.
Сюда, где всюду веют смертью голые скалы,
Притихли аномалии, немо стоят кусты,
Во тьме ночной мерещатся кровавые оскалы,
Поселения безжизненны, голы, пусты.
Нету привычных мебели изгибов,
Приятных дам и шумных вечерин.
Где для отношений с ними одноночных, гиблых
Не надо искать особенных причин.
Там меня холили всюду, всюду лелеяли,
Звали на ужины званные, на пикники.
Дни ничего плохого наперёд не веяли
И подносили на подносах пряники.
Был там недавно и вдруг здесь очутился
Средь мёртвых ужасов, безликих стен.
И даже если б этот мир почудился,
Я бы почувствовал, что это плен.

Било озноб поздно ночами длинными,
Таскала дрожь по аномальным пустырям,
Тоска душила вечерами стылыми,
Пугая отдать на растерзанье упырям.
Смерть извивалась телесами,
Страша, что не вернёт живым домой.
Бродил сгоревшими лесами.
А где-то рядом был спаситель мой.

А вдруг далеко от дома, за кордонами,
В краю запретном, где холодный свет,
Просит о помощи некто своими стонами,
Из слепых псов готовит на огне обед.
И может там рыскают волки, коршуны,
Выжидая слабости его момент рисковый.
Мрачный Рыжий бор шумит,
И в нём может находится Клондайк искомый.
Верная овчарка давно издохла, им же съедена,
На руку от челюстей намотана шкура её как тряпьё,
Крыша от сумасшествия скоро съедет на
Бок и тогда закружит вороньё,
Указывая духам Зоны, где их жертва,
Хромою поступью бродит наугад
И, может быть, уже мертва,
А, быть может, почти у райских врат.

Било озноб поздно ночами длинными,
Таскала дрожь по аномальным пустырям,
Тоска душила вечерами стылыми,
Пугая отдать на растерзанье упырям.
Смерть извивалась телесами,
Страша, что не вернёт живым домой.
Бродил сгоревшими лесами.
А где-то рядом был спаситель мой.

Скрипит зубами за спиною кто-то,
Испуганный оглянусь – там никого, пусто.
Зашёл по шею в видений пляшущих болото
Сердце уходит в пятки от невидимого хруста.
Бегу, иду, бегу, иду.
Кажется, на север, прямо, прямо.
Не спал давно, уже, наверно, не найду
Отсюда выхода, будто бы это яма.
Вы там, наверху, где же вы?
Слышите, оставьте меня, бросьте.
Не оставляйте только в числе живых,
И не забивайте в руки гвозди.
В бреду бессонном возникает та,
У которой, устав, лежал в коленях,
Которой известна души моей нагота.
Она зовёт не унывать в стремленьях.
Иду навстречу к её виду,
И тает дымка на расстоянии руки.
От огорченья впаду в пьяную обиду,
Понимая, что нечего ждать от других.
Дальше меж скал, к равнине пологой,
Помня указ её: позиций не сдавать.
С чувством голода, с чувством холода,
С чувством истины шагать.
Спустя века у горизонта река и переправа,
За рекой знакомые огни.
Значит, она всё знала, она права.
Значит, не безжалостны Они.

Било озноб поздно ночами длинными,
Таскала дрожь по аномальным пустырям,
Тоска душила вечерами стылыми,
Пугая отдать на растерзанье упырям.
Смерть извивалась телесами,
Страша, что не вернёт живым домой.
Бродил сгоревшими лесами.
А где-то рядом был спаситель мой.