«…Словно смотришь в бинокль перевернутый -
Все, что сзади осталось, уменьшено.
На вокзале, метелью подернутом,
Где-то плачет далекая женщина.
Снежный ком, обращенный в горошину, -
Ее горе отсюда невидимо;
Как и всем нам, войною непрошено
Мне жестокое зрение выдано…»
К. Симонов
Целый месяц длились мои поиски. Я обошел все места, где когда-либо бывал со своим другом – нигде ни следочка…
Последний сигнал с его ПДА был засечен в районе перехода на Радар, буквально рядом с давно упавшим вертолетом, но, осматривая это место, кроме стреляных, и давно позеленевших гильз, ничего не обнаружил. Зона умеет прятать следы…
Пришлось расспросить несколько десятков человек, и вот, наконец, неделю назад я убедился, что моего друга больше нет. В середине Рыжего леса, возле почти насквозь проржавевшего танка, неотличимого по цвету от рядом стоявших деревьев – нашел флягу, которую подарил ему после нашей первой совместной ходки, и под танком – пустую пластиковую бутылку, с запиской и фотографией внутри.
Записка короткая: - «Сообщи!…». На черно – белом снимке, лицо и часть фигуры немолодой женщины, одетой не броско, просто, без изысков, на обороте адрес. Она сидит на стуле перед фотографом, устало, сложив на коленях натруженные руки. Во взгляде, какая-то обреченность, смешанная с надеждой. Несколько раз замечал, как в свободную минуту друг с тоской разглядывает эту фотографию. На мое любопытство – отмалчивался, и лишь раз, с тяжким вздохом ответил: -«Я слишком виноват перед ней…».
А вокруг танка, ни клочка одежды, ни косточки – даже хоронить нечего. Несколько гильз, рваная маска противогаза, да местами на рыжей траве и стволах деревьев, еле различимые темно-бурые потеки… Наковырял ножом, насыпал в пластиковую бутылку пару горстей земли – все что можно передать матери… Вот так Зона нас и хоронит – без следа…
Неделю, оглушенный потерей, добирался до границ периметра, и вот сейчас я на Кордоне, в лагере сталкеров. Раньше меня пугала Большая Земля за периметром, все-таки более десяти лет не покидал Зону, а сейчас, отношусь к ней, как к чему-то неизбежному. Страх перед ней отодвинулся, заслонился горечью утраты, и последним, нависшим надо мной долгом….
Как сел – прислонившись спиной к стене дома, неподалеку от спуска в один из погребов, так и сидел, не имея ни сил, ни желания куда-либо еще перемещаться. Лишь выложил на ящик найденную фляжку, поставил перед собой бутылку водки, да две пластиковых стопки, в одну из которых сразу плеснул наполовину, и бережно прикрыл кусочком черного хлеба. Изредка, краем сознания, ловил на себе сочувствующие взгляды ветеранов, и робкие, любопытствующие новичков. Я ни с кем не делился своим горем, да как-то и не принято в нашей среде рассопливаться, даже при утрате близких. Порой теряем их каждый месяц. Не успели толком сродниться душами, как – р-раз, и съела Зона человечка, который для нее не более букашки. И как в песне – «И никто не узнает, где могилка моя…». Сколько своих могил соорудил Клык по всей Зоне, вполне успешно прячась и ускользая от наемников и агентов О-сознания, и вот итог….
Обмана на сей раз никакого. С подаренной мной флягой, и особенно этой фотографией – он не расставался никогда. Её я узнал сразу, лишь только отвинтил крышку. На вид – вполне обычная армейская фляга, в защитном чехле, в горлышке, изнутри, выгравирована буква «С». Я хотел подарить ему другую, красивую с гербом, но Клык выбрал эту. «Не люблю приметных вещей», - сказал он тогда, своим немного картавым, хрипловатым баском, - «Люблю вещи, под стать себе, неприметные, но практичные. При моих привычках, желательно не привлекать к себе особого внимания. Видишь, у меня и внешность – как на заказ, ничем не примечательная…». И так отчетливо, перед глазами встала эта картина, этот разговор - что на миг даже перехватило дыхание, в горле ком – не дающий вдохнуть, глаза зажгло как-будто песком сыпануло…. Даже померещилось – сидит напротив меня, с другой стороны ящика – Клык – вечный скиталец Зоны, собственной персоной, со своей извечной, слегка ироничной улыбкой на обветренных губах, вопросительно приподняв рыжеватые, выгоревшие на солнце брови, и сейчас спросит: - «Ну чего ты, чего рассиропился, всё нормально – у всех один итог и финал». Смешно морща курносый, обсыпанный крупными веснушками нос, понюхает кусок черного хлеба, и подняв стопку – скажет: - «Будем!».
Что-то звякнуло передо мной – сквозь застилавшие глаза слезы, заметил руку, заменившую пустую бутылку на полную, и участливо испуганный взгляд новичка. Я благодарно кивнул, и попытался улыбнуться – новичок вообще шарахнулся в сторону, наверное, общаться с кем-либо мне сегодня противопоказано. На плечо легла чья-то рука, и знакомый голос произнес:
- Не пугай народ. На что уж я привыкший, и то – чуть за ствол не схватился. Поднял голову – Призрак. Мелькнула мысль: -«Все в сборе».
Призрак сел напротив меня, достал и поставил на ящик кружку, буркнул:
- Налей, – немного помолчал, - Ты бы не улыбался сейчас – твоей улыбкой, только снорков с кровососами отпугивать.
Выпили, помолчали…
- Уверен?
Я молча, глазами, указал на флягу, лежавшую посреди импровизированного стола. Призрак взял ее, покрутил в руках, открыл, вздохнул…
- Что делать собираешься?
Всё так – же молча, порылся в нагрудном кармане, и протянул Призраку записку с фотографией.
- Клык на нее мало похож…
Я равнодушно пожал плечами. К чему говорить, когда можно обойтись жестами…
- Поедешь?
- Обязан.
- Когда?
- Завтра.
- Помочь?
- Справлюсь.
Немного помолчали.… Выпили…
- Наличка?
- Хватает.
- Где?
Включил ПДА, загрузил карту Рыжего леса и подал Призраку.
- Мне пора. Метку себе перенес, на следующей неделе там буду, попытаюсь что-нибудь еще найти. Крест ставил?
- Зачем? Могил у Клыка и так многовато.
Призрак ушел….
Совсем стемнело, и мое застолье освещалось лишь бликами костра. Переполнявшие меня эмоции, не давали водке взять верх над рассудком. Я сидел, и со страхом думал о завтрашнем дне – как сказать матери, что она больше никогда не увидит своего сына.… Как посмотреть в эти исходящие скорбью и усталостью глаза.… Какие найти слова, чтобы объяснить, что вот я перед ней живой, а ее сына больше нет, и никогда не будет.… Разве можно объяснить матери, потерявшей сына, что я скорблю не меньше нее - потеряв друга…. Страшно – вдруг одними глазами скажет и обвинит: - «Какой – же ты друг, если не помог, не защитил? Где же ты был, когда мой сын умирал?», - и тем же взглядом вскрикнет, подстреленной птицей, как умеют только матери: - «А как теперь я – я – я – я?!!!» …
0
Топ статей
Люди говорят
