О любви.

-Все не так-то…Ик! Просто!
Парниша придвинул стакан, приподнял, но пить не стал и шумно поставил опустил стакан на место, продолжив – Так не бывает! Чтобы… Ик! И любовь!
-Ты не трынди, пей лучше! Повод стоящий…- Здоровенный сталкер, с развороченным на всю правую половину рожи ожогом, хлопнул худого… Нет… Хилого новичка по спине. Тот, расплескав пол стакана и даже не заметив хлопнул остатки водки.
В «100 рентген» было людно. В основном долговцы. Отмечали свадьбу Петьки Бури – на ПДА всем должникам и их друзьям пришло короткое – «Женюсь! В Зоне не ждите!» и легкий файл, содержащий фотографию влюбленных: высокий, бородатый сталкер в дранной телогрейке прижимает эдакую барышню-крестьянку – плотная, краснощекая, глазки маленькие, ручки толстенькие – чистая доярка!
Радости и горя с этим связанно море, естественно горя больше – такого снайпера потеряла одна из могущественных группировок. Те, кому было плевать на счастье какого-то Петьки, бухали за компанию, используя возможность лишний раз втереться в доверие к ДОЛГу. К этому числу относились и наши двое – Кабан и Сова, стакеры одиночки, не брезгующие лишний раз напиться до чертиков.
Сова- высокий, дохлый, наивный и непосредственный, весь в мечтах, большими карими глазами хлопает, думы великие думает - но пушку держать умеет.
Кабан – хитрый, изворотливый, никому плохого не сделает зазря, но выгоду всегда найдет, был высоким, но сутулился, сжимался, и вся его статная фигура, скованная из груд мышц, превращалась в большой квадратный шкавчик.
Их свело случайно – Кабан отсидел срок за отца Максима (так Сову звали за пределами Зоны.), а Сова, никогда не видевший ни одного, ни второго, мирно получал высшее. Отец Максима, так и скончался, не увидев сына, но попросил Кабана проведать его, передать последнее слово. Правда, он откинулся не успев сказать больше ни слова, но Кабан легко нашел Сову. Сова жил с матерью в Петербурге, и слыхом не слыхивал о Зоне. Мать увидев Кабана в проеме двери в свою маленькую квартирку, трижды перекрестилась, и побежала вызывать милицию, а услышав имя покойного любовничка напоилась карвалолом и пошла спать.
Оставшись с Кабаном наедине, он услышал о многом… И поверил, как дурак. Через неделю оставил мать с отчимом и рванул с Кабаном в Зону. Та и рада была, толку от здорового дитятки было ноль – только учился, да за компом просиживал. Ему было всего 22… Кабан конечно не сказал Сове, что за ним кровный должок, и что в Зону Максима он берет отмычкой – отовскую сидку отрабатывать. А тот и не моргнул – приключения!
На деле все конечно оказалось намного мрачнее, и пара шрамов от когтей и пуль оставили свой след на теле и душе Макса.
А у кого в Зоне нет таких следов?
- Отправимся завтра на Янтарь. Ученные дали заказ на Живого снорка. ДОЛГовичи живого не возьмут, Наемники с мутантами не возятся, а Свобода насмотрелась на мутантов у Барьера.- Кабан, державший в руке наладонник, убрал его в кармашек на поясе.
-Думаешь выгорит? – Сова полный стакан и сосредоточенно посмотрел на напарника.
-А чего ж не выгорит-то?
-И то правда. Закругляемся! – Парниша встал, но закачавшись сел. Тогда Кабан поднялся с бочки, закинул руку Макса к себе на плечо и поволок его в соседний ангар, где на матрасах у костра они мирно проспали до самого полудня.

«Дура я дура! Кто ж меня гнал-то за сталкера выходить! На меня не смотрит совсем, все автоматы свои начищает, ножи точит, сапоги чистит» - Дуня всхлипнула –« Я теперь всю жизнь так просижу, у окна, в слезах. Правильно, маманя говорила: Дура!
А я сама знаю что дура! И люблю я его, дурака! Больше всего на свете люблю! Вот бы сгинула эта Зона, сука! Все мужики нормальные не на войнах полегли, а в тебе, проклятая! И Жорка мой… И Ванька мой… И Петька, не дай Боже!» - она перекрестилась и поцеловала крестил медный, что на груди висел.
Вздохнув, она встала из-за стола, взяла с него коптящую свечку, прошла по дому до дальней комнаты, села на краешек кровати, где храпел огромный мужик, раскинувшись через все ложе. Поставив на тумбочку свечку, она аккуратно скинула дешевую китайскую сорочку с плеч, зажала фитиль свечи пальцами и легла на широкую грудь Петьки. Тот даже не шелохнулся, так крепко спал, а Дуня еще долго не могла заснуть.