20-летие "Укрытия"

Сегодня Тимура Анцеловича в Славутиче знают как успешного бизнесмена, одного из тех, кто открывал первые предприятия в Специальной экономической зоне «Славутич». Оно и понятно — после досрочного останова последнего чернобыльского энергоблока славутчанам ближе вопросы, связанные с созданием новых рабочих мест, а «Возрождение Полесья» (так называется предприятие, созданное Федоровым) — как раз эти самые рабочие места и дает.
О том, что у него за плечами работы по приведению «саркофага» в экологически безопасную систему, знают не многие. Как немногие знают и о том, что эти работы продолжались и после того, как был подписания акта о приемке объекта «Укрытие» в эксплуатацию.
Тимуру Федорову пришлось работать на «Укрытии» именно в этот период, в 1987-м.
«…Я и не знал, что существует на Украине такая АЭС — Чернобыльская. Об аварии узнал уже в мае, придя на работу после праздников. Информация была расплывчатая: по радио услышал, что взорвался реактор. Для меня, в то время человека очень далекого от атомной энергетики, это было приблизительно так: ну, котелок выбросил пар в ненужное время. Конечно, жаль, что погибло несколько человек, беда, но не более того. Потом, конечно, осознал, что все куда сложнее. Понимание пришло, когда появилась информация. С нашего предприятия — а я работал на уранодобывающем предприятии в городе Учкудуке — начали командировать народ в Чернобыль, и я понял, как все сложно и страшно.
Народу командировали на станцию много. Мы ведь средмашевские, структура полувоенная. Я отправлял людей в эти командировки. Они были необыкновенные во всем — и, прежде всего, в сроках: не менее трех месяцев продолжительностью. В 1987-м получил телеграмму. Ею предписывалось в течение трех дней приехать в Чернобыль и принять управление. На разговоры времени не оставалось. Собрался и первого марта уже был здесь. Сначала был заместителем начальника Управления производственно-технологической комплектации в составе УС-605, а спустя два месяца стал начальником этого УПТК. Мы обеспечивали выполнение всех работ на основных объектах ЧАЭС.
Это и «саркофаг, и третий блок. Начинали с того, что «конопатили» щели в «саркофаге, заливали по этой «конопатке» специальные краски — так добивались повышения герметичности объекта. Потом делали шатер над третьим блоком, строили стену биологической защиты, между третьим и четвертым… Очищали кровлю машзала… Кстати, за эту кровлю, вернее, за технологическое решение я получил премию от самого Бориса Щербины. Было так. В помещении, расположенном буквально под «саркофагом», находилась рота солдат, которые рубили туристические канаты, распушивали их, привязывали к специальной платформе, размером, приблизительно, пять на пять метров. Затем канаты опускались в специальный клей и переносились с помощью «демага» на крышу третьего блока. Клеевой раствор немедленно схватывался с битумом и кран рывком поднимал платформу, одновременно срывая зараженное кровельное покрытие, которое затем вместе с платформой захоранивалось в могильниках. Очень не хотелось «выжигать» людей — совсем ведь молодые пацаны! Поэтому я встретился с министром легкой промышленности, договорился, чтобы эту «бахрому» делали прямо на предприятии и передавали нам уже в готовом виде. Так удалось убрать из грязной зоны людей. Вместо 150-и осталось под «саркофагом» пятеро. Характерно, что выгода получилась двойная — легкая промышленность избавилась от неликвидов, за что министр выразил мне благодарность, и люди – здоровы. На одном из совещаний Щербина очень грозно полюбопытствовал, кто отдал приказ убрать солдат из под «саркофага». Начальник мой, Дроздов, никак не хотел меня «сдавать», но Щербина настаивал, и ему таки пришлось назвать инициатора. Тут Щербина и распорядился премировать…
В то время принималось много интересных технических решений. К примеру, в первый период ликвидации аварии «Укрытия» на кровлю машзала вылился огромный «язык» бетона — 250 тонн. Как убирать? А оставлять нельзя — нагрузка для и без того поврежденных конструкций огромная! Приняли решение: бурить шпуры и закладывать в них специальный порошок. Он при заливании водой значительно расширился, и, отвердевая, смесь буквально взорвала этот «язык».
Иногда решения приходилось принимать… как бы это помягче сказать… авантюристические. Однажды нам срочно нужен был щебень, а баржи, которые его везли, на целые сутки задерживались в пути. Выхода не было — могли остановиться работы. А поблизости как раз сделали насыпь ... Но там, в отличие от нашего участка, время не поджимало, и мы ночью перегнали этот щебень бульдозерами на новое место. Через сутки, когда пришли баржи, сами же и сделали новую насыпь. Или понадобится нам свинец — и четыре КРАЗа со свинцом чудесным образом испарились со своего маршрута, проходившего вне зоны отчуждения. КРАЗы потом нашли, естественно, но свинец, совершенно необходимый для выполнения работ на «саркофаге», из них уже был перегружен. И не подумайте, что в этом было нечто злодейское — просто выхода иного иногда не было.
Или было задание — перегнать в другое место «демаг». А перед ним — траншея в полтора метра. И тоже ведь нашли люди решение! И это все в условиях высочайших полей. А вокруг еще валялись куски бетона, кое-где встречался реакторный графит. В реакторе, очевидно, ТАКИЕ силы играли, если могучая арматура, толстенные блоки — все было разорвано, разметено, как спички! Тягостно было это видеть, и вспоминать не просто.
Знаете, если бы речь не шла о большой трагедии, надо было бы говорить о совершенно невероятной работоспособности народа, его изобретательности.
Самое острое чувство в тот период? Чувство ответственности. Люди ведь работают в грязной зоне — нельзя, чтобы простаивали в этой грязи зря! Из-за этого обычно и на авантюры шли. А еще было острейшее чувство неудовлетворенности собой — не все из запланированного на день удавалось сделать. Умом, конечно, понимал, что иначе и быть не может, неудовлетворенность не проходила…
…Нет, это не правда, что все работы на «Укрытии» завершились в 1986-м. Построили объект, накрыли — честь и слава строителям. Но мы еще долго заносили за ними хвосты — я это не в укор говорю, ни в коем случае! Условия их работы были таковы, что иначе и быть не могло. Уставали страшно. Такие знаменитости приезжали, такие концерты давали, при нормальном течении жизни, наверное, я бы глаз от сцены не оторвал, а тут. Представьте — Любимов рассказывает истории из жизни артистов, а зал … спит. Он не обиделся — умный человек! — только вздохнул: как мне вас жаль…»
«…Семья? В смысле — семья? Нет, жена осталась дома. Когда я уезжал в Чернобыль, она ждала ребенка. Сына я увидел, когда ему было уже два месяца. Окончательно вернулся домой только в декабре…»
В Славутиче Тимур Федоров оказался уже в качестве заместителя управляющего треста САЭС. Жена ни в какую не хотела ехать, и он долго ее убеждал. Сегодня они — славутчане, и жизни в другом месте не представляют.
— Тимур Анцелович, а юмор в той вашей, «саркофажной жизни» был?
— А как же! Мы же жили! Это была странная, трудная, экстремальная жизнь. Но мы ведь все равно жили. Песенное творчество процветало, стихи люди писали, были какие-то маленькие праздники. Шутить люди любили. Все. И я не исключение. Однажды, помню, пошутил. Закончилась планерка, но сотрудники продолжали разговаривать между собой. А ведь Полесье чем характерно? Суржиком. Тут я возьми да и скажи на чистейшем украинском: коллеги, ну как же вы к языку относитесь? Я вот — и то украинский выучил. Люди онемели — все ведь знали, что я из Средней Азии приехал. Им-то невдомек, что я до много лет во Львове прожил. Нет, конечно, все они украинский не выучили, но суржика стало поменьше.